Раскольников переступил через закон, юридический и нравственный
Когда Порфирий, в центральном для всего романа разговоре, низводит идею Раскольникова, сформулированную в напечатанной статье, к наполеоновской идее, последний протестует. Порфирий говорит: «Одним словом, если припомните, проводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут... то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон неписан... Всё дело в том, что в... статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права преступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?»
«Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи». Порфирий усиленно и умышленно упрощал, чтобы, воспользовавшись наполеоновской формой идеи Раскольникова, подвести ее автора под уголовную статью. «Это не совсем так у меня,- возражает Раскольников. -... я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите... Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует... По-моему, если бы Кеплеропы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан... устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы
начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, псе до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали Древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая 38 древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе с в о-е й, быть непременно преступниками,- более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колес они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться. Одним словом, вы видите, что, до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моего деления людей на обыкновенных и необыкновенных, то я согласен, что оно несколько произвольно, ведь я же на точных цифрах и не настаиваю. Я только в главную мысль мою верю.
и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все переступают закон, разрушители или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частою они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь,- смотря, впрочем, по идее и по размерам. В этом только смысле я и говорю в моей статье об их праве на преступление... Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда - господин настоящего, второй разряд - господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать»
новый Иерусалим - синоним не бога и божьего царства по ту сторону земной юдоли, как полагает Порфирий и с чем поспешно и притворно соглашается Раскольников. Не научный прогресс (Ньютон, Кеплер) и не новые законодательные реформы имеет в виду Раскольников, когда говорит о новом Иерусалиме, а устремление к справедливости, идеал социальной гармонии, рай на земле. К Солону и Ликургу он мысленно подверстывает не Александра II, а братьев Гракхов, Кромвеля, Робеспьера и Марата, а может быть, уже и Бакунина.
Катерина Ивановна подтолкнула Соню, которую любила материнской любовью, па ее путь из жалости к голодным и раздетым маленьким детям, так, как если б сама она вышла на тот же промысел. «А вам разве не жалко? Не жалко? вскинулась опять Соня,- ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя». |
