Нравственно-возвышающий смысл «сна» Раскольникова
Несмотря на неотвратимость «действия», у Раскольникова не было полной готовности к нему из-за внутренней борьбы. Тоска и отвращение к задуманному кровавому своеволию становятся формой протеста того нравственного чувства, которое настойчиво стучится в сознание героя и требует своего признания. После окончательного решения пойти к Разумихину «после того, когда уже то будет кончено», в нем заговорила «человеческая природа»: «После того, - воскликнул он, срываясь со скамейки, - да разве то будет? Неужели в самом деле будет?» Символический сон об избиении клячи, приснившийся Раскольникову, тоже явился выражением осуждения насилия вообще. Снится ему безобразная картина избиения маленькой, тощей, саврасой крестьянской клячи. Сострадание, боль за другое существо как собственная боль разрывает сердце Родиона-мальчика. «С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы... Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку».
счастья людей представилось ему еще более античеловечным: «Боже! - воскликнул он,- да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать, прятаться, весь залитый кровью... с топором... Господи, неужели? Он дрожал как лист, говоря это».
Но следует отметить, что даже в этот момент сильнейшего нравственного потрясения у Раскольникова нет сомнения в правильности «арифметических» расчетов, есть только сознание собственной внутренней неспособности стать Наполеоном: «Нет, я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все, что решено в этот месяц, ясно как день, справедливо как арифметика». Не сомневаясь в теории, он старается понять природу собственной личности. Вспоминая свою «пробу» и связанные с ней ощущения, он окончательно решил: «не вытерплю». «Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко... ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило». Нравственно-возвышающий смысл «сна» сказался в том, что он «сбросил с себя это страшное бремя», освободился «от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения». Отказ от «проклятой мечты» изображается как обретение им духовной свободы, как внутреннее раскрепощение: «Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался».
Сильный и мужественный Раскольников стремится овладеть своей человеческой природой во имя заведомо ложных идей. Вся его внутренняя жизнь становится упорной борьбой с самим собой. В этом смысле он продолжает традиции тургеневского Базарова, который, полюбив Одинцову, ощутил в себе романтика вопреки своим нигилистическим отрицаниям. Не случайно Достоевский приветствовал роман Тургенева и трагическую фигуру «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм». В несохранившемся письме к Тургеневу, по всей вероятности, он, проникнув в тайну душевной жизни Базарова, подметил там борьбу романтического начала с нигилистическим «расчетом». Нигилистическое учение представлялось Достоевскому, как и Тургеневу, узкорационалистическим, мелко-рассудочным, исключающим глубину и сложность жизни. Со страниц журнала «Время» Страхов, по всей вероятности, во многом повторил Достоевского. Он понял, что Тургенев «изобразил жизнь под мертвящим влиянием теории;, он дал нам живого человека, хотя этот человек, по-видимому, сам себя без остатка воплотил в отвлеченную формулу»13.
найти выход.
Писателем раскрываются причинно-следственные связи, многосторонняя обусловленность действий Раскольникова. Прежде всего изображаются внешние детерминанты, определяющие нравственно-психологическое состояние Родиона и его поведение. Несчастные обстоятельства (исповедь Мармеладова, трагическая участь Сонечки, письмо матери о возможности безлюбовного брака Дунечки, встреча с обиженной девочкой на бульваре) потребовали от него немедленного и активного вмешательства, которое и представилось ему возможным в виде кровавого злодеяния. Внешние детерминанты сталкиваются с внутренними, строго причинный ряд с другим рядом мотивов, возникающих из внутреннего содержания личности. Теоретические представления Раскольникова о вечных, неизменных законах природы, согласно которым люди разделяются на «героев» и «тварей дрожащих», и являются такими внутренними мотивами. Таким образом, преступление Раскольникова строго обусловлено внешними и внутренними причинами. Но, с другой стороны, Достоевский руководствуется мыслью о том, что человек располагает свободной духовностью, совестью и потому способен противостоять «среде», ее воздействиям.
Преступление Раскольникова, во многом обусловленное социальными причинами, освещенное идеями, тоже родившимися под воздействием социально-исторических обстоятельств «переходной эпохи», писатель не мог считать правомерным, необходимым результатом «среды». Именно потому, что Раскольников, как и любой другой, безусловно обязан прислушиваться к голосу своей совести и считаться с требованиями нравственного закона, живя даже в буржуазном обществе, насквозь безнравственном, развращенном и оскверняющем человека14. Писатель полагал, что «преступника можно простить, а не оправдать», осуждал теории, написанные в защиту преступления как своеобразного протеста против социальной неправды.
несет нравственную ответственность. Тайное сознание вины еще более обостряет внутреннее раздвоение Рас-кольникова, оказавшегося во власти темного влечения, непреодолимого стремления дойти до «последней черты», «до пропасти». Проклятая мечта стала «наваждением» в результате активизации в нем самом этой бессознательно живущей стихии зла. Именно поэтому преступление представилось ему вмешательством сверхъестественных сил: «Раскольников в последнее время стал суеверен... Во всем этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как бы. присутствие каких-то особых влияний и совпадений».
измученный, случайно оказавшись на Сенной площади, он узнал, что «в восьмом часу завтра» Алена Ивановна останется одна, а ее сожительница, сводная сестра Елизавета Ивановна, уйдет из дома. После этого свою участь он почел фатально решенной: «Он вошел к себе, как приговоренный к смерти. Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, Ни воли и что все вдруг решено окончательно». |
