Разложение старого мира и его описание в романе «Преступление и наказание»
«конца века», крутых перемен или же разрушительных катастроф. Мир, как он сложился, болен и гнил, он достоин гибели и обречен на гибель. Конец близок, при дверях, но все ли готовы к концу? Несколько позже, в «Дневнике писателя» и в «Подростке», Достоевский прямо сопоставит современную ему действительность с апокалипсическими временами.
«Преступления и наказания» также живет ожидание предстоящих миру «последних конвульсий». В воспаленном мозгу Раскольникова бродят аналогии п с французской революцией, и с пришествием Христа, и мысли об имеющих вот-вот разразиться уличных боях.
из недоли. Ожиданием Мессии пронизана исповедь пьяненького Мармеладова, который ждет не дождется и Страшного суда, И прощения «многих своих грехов», и искупления (они и Катерины Ивановны, и всеобщего примирения, и всеобщего благоденствия. «Господи, да придет царствие твое!» - восклицает он, думая, конечно, не о том свете, а об устроении отчаянно запутавшихся земных дел. «Ведь надобно, чтоб пожалели о человеке». Кто ж пожалеет о нем, если не посланец бога, не Мессия, не новый Искупитель. Если нет бога и нельзя ожидать второго пришествия, «тогда... тогда жить нельзя... Слишком зверино... Тогда в Неву и я бы тотчас же бросился. Но, милостивый государь, это будет, это обещано для живых... Кто бы ни был живущий, хотя бы в замазке по горло, но если только он и в самом деле живущий, то он страдает, а стало быть ему Христос нужен, а стало быть будет Христос...»
у Раскольникова предположение об ожидании ею чуда. «Разве так можно сидеть над погибелью,- задается он вопросом,- прямо над смрадною ямой, в которую уже ее втягивает, и махать руками и уши затыкать, когда ей говорят об опасности? Что она, уж не чуда ли ждет? И наверно так».
Читая Раскольникову о воскрешении Лазаря, Соня с особым волнением, раздельно и сильно, «как бы с болью переведя дух», выделяет обетование: «Так, господи! Я верую, что ты Христос, сын божий, грядущий в мир». Она даже остановилась и быстро подняла на Раскольникова глаза, когда произнесла это обещание о приходе Мессии в мир. И тональность, и самая лексика исповеди Мармеладова, да в иные минуты и других персонажей пронизаны евангельскими ассоциациями, осуждением неправедного мира, его зла и грехов, воспоминаниями о крестных муках, о Голгофе, о воскрешении Лазаря. Самый сюжет, роман о разбойнике и блуднице, многими зримыми и незримыми нитями привязан к евангельскому сюжету.
Достоевский не порывал так круто с каноническим христианством, но и он нередко толковал евангельское христианство в духе учений утопического социализма. Он принимал как понятное и должное то, что многие утописты превращали Христа в предтечу своих учений, а Евангелие - в доказательство своей правды, в орудие вербовки прозелитов. Н. II. Страхов с удивлением отмечал в мировоззрении и творчестве «непонятного» ему Федора Михайловича сильные. следы того, что он сдержанно называл «французской литературой», с ее гуманностью, состраданием к людям, «попавшим в трудное положение», и с ее оправданием «эманципации плоти». И позднее Достоевский вспоминал, имея в виду и себя, «что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации».
В соответствии с естественнонаучным мировоззрением века Раскольников мотивирует свое исступленное волюнтаристическое визионерство не мистически, не религиозно, а натуралистически. Раскольников объясняет, что в разделении людей на избранных, ведущих и на ведомое большинство, на пасомое стадо лежит какой-то еще не открытый, но непременно существующий «закон природы», предопределяющий появление в переломные эпохи «великих гениев, завершителей человечества».
Мир, весь мир, а не Россия только, ждет Мессию.
«великой» буржуазной революции во Франции, горечь от поражений сороковых и шестидесятых годов, практика торжествующего капитализма подсказывали ему, что массы бессильны и что рассчитывать в схватках за судьбы человечества на природу человека не приходится. Люди - пигмеи, люди - низки, гадки, но и нельзя перестать болеть их болями, мучиться их страданиями, нельзя допустить, чтобы такие, как Катерина Ивановна, как Соня, как Дуня, оставались несчастными, чтобы дети пошли крестным путем своих отцов и дедов. Муки людей вопиют, они стонут, плачут и зовут. Раскольников не хочет этих бесконечных жертв, он не может уже больше смотреть на всех этих бесчисленных раздавленных в вечной войне за существование: «... Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит! Жертву-то, жертву-то... вы измерили ли вполне? Так ли? Под силу ли? В пользу ли? Разумно ли?» |
