— 18. 3. 1937, Ленинград; похоронена на Смоленском кладбище] — прозаик, поэтесса.
— отсюда мотив сиротства, повторяющийся из книги в книгу. С 1886 по 1893 находится в Павловском женском институте Петербурга. После окончания института выходит замуж за офицера Б. Чурилова, но совместная жизнь продолжается недолго. Оставшись с ребенком, Чарская решает начать самостоятельную жизнь и поступает учиться на театрально-драматические курсы. В 1898 ее принимают на единственное вакантное женское место в Санкт-Петербургский Императорский театр (ныне Александринский), где она работает до 1924 под псевдонимом Л. Чарская, этим псевдонимом она подписывает и свои книги. Театральная жизнь складывается не блестяще: Чарская играла характерные роли субреток или старух, а мечтала о Катерине в «Грозе» или Луизе Миллер в трагедии «Коварство и любовь».
— «Записки институтки» — была напечатана в журнале «Задушевное слово» (1901; отд. изд.: М., 1902), и с этого времени журнал печатал повести Чарской ежегодно, принося автору небывалую славу. Чарская стала кумиром юных читателей. Была учреждена стипендия ее имени. Чарская стала буквально властительницей дум нескольких поколений русских детей. Особенным успехом пользовалась «Княжна Джаваха». Тысячи поклонниц этой книги приходили к Новодевичьему монастырю, чтобы поклониться могиле Нины, уверенные, что это не вымышленная героиня. «Памяти Нины Джаваха» посвятила стих. Марина Цветаева в первой своей книжке «Вечерний альбом».
«Лидия Чарская» (1912), написанная в самом уничижительном тоне. Автор статьи увидел в книгах Чарской лишь «фабрику ужасов» (механически изготавливаются по одним и тем же моделям «все те же ужасы, те же истерики, те же катастрофы и обмороки») и на каждой странице «истертые слова, истертые образы, застарелые привычные эффекты». Действительно, в книгах Чарской можно было заметить следы торопливости, повторы, сходные сюжетные схемы, языковую безвкусицу. Но это никак не составляло главную суть произведений Чарская. Статья К. Чуковского, однако, сыграла впоследствии роковую роль в судьбе писательницы.
«Инструкция политико-просветительского отдела Наркомпроса о пересмотре и изъятии устаревшей литературы из общественных библиотек». Согласно этой инструкции предлагалось изъять из обращения книги, восхваляющие монархию, церковь, внушающие религиозные представления, не удовлетворяющие идейным и педагогическим требованиям, сентиментальные и эмоциональные по своей направленности. Список предлагаемых к изъятию книг по объему сам составил целую книгу. Сюда были включены и произведения Чарской. При переиздании «Инструкции» мн. имена возвращались к читателю, но имя Чарская навсегда подлежало изъятию. Особенно строгие наблюдения велись над пионерами, в классах устраивались церемонии «суда» над Чарской. За автором «Записок институтки» все больше закреплялись определения «бульварная, мещанская, пошло-сентиментальная». По мнению В. Шкловского, книги Чарской были «пищей карликов», которая, в отличие от настоящей литературы — «пищи богов», тормозила развитие юного человека (Шкловский В. О пище богови о Чарской // Литературная газета. 1932. 5 апр.). Однако «подпольное» положение Чарской было прочным. Уже в 1930-е Маршак заметил: «"Убить" Чарскую, несмотря на ее мнимую хрупкость и воздушность, было не так легко. Ведь она до сих пор продолжает жить в детской среде, хотяи на подпольном положении» (Маршак С. Я. О большой литературе для маленьких // Маршак С. Я. СС: в 8 т. М. 1971. Т. 6. С. 198). Время делало свое, и после Великой Отечественнойвойны уже мало кто помнил имя Чарской.
«взрослые» ее книги — «Ее величество любовь», «Профанация стыда», думается, были случайными. Творчество Чарской, безусловно, было обращено к детской и юношеской аудитории. Чарская написала несколько исторических книг: «Смелая жизнь» (1905), посвященная Надежде Дуровой, и «Газават» (1906). Излюбленными были для нее два сюжета. Один из них связан с популярнейшей темой в мировой литературе — о брошенных, потерянных, похищенных детях, об их порой удивительной судьбе. В силу роковых обстоятельств герои книг Чарской «Сибирочка» (1908), «Лесовичка», «Щелчок» (обе — 1912) и др. оказались оторванными от родного дома, от родителей. Герои попадают в глухой лес, в воровской притон, за монастырские стены, в цыганский табор, на арену цирка и т. п. Они познают жестокость, побои, нищету. Однако маленький человек видел мир не только в темных красках, он искал доброты, сердечности, отзывчивости. И читатель верил: с попавшим в беду человеком рядом вдруг появится смелый, великодушный мальчик или хрупкая нежная девочка — и они возьмут на себя несправедливое обвинение, поделятся куском хлеба. Героев Чарской ни при каких обстоятельствах нельзя заставить совершить дурной поступок, они бескорыстны и справедливы, терпеливы и добры. В конечном счете побеждают они, их душевная красота и обаяние. Чарскую постоянно упрекали за счастливые финалы, вернее, за последнюю счастливую страницу в ее книгах, но радостные финалы, безусловно, были заслуженны в глазах юного читателя.
«Записки институтки», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская» (1904), «Белые пелеринки» (1906), «Юность Лиды Воронской» (1912), а также автобиографические книги, в которых снова автор возвращается к институтской жизни: «За что?» (1909), «Большой Джон» (1910), «На всю жизнь», «Цель достигнута» (обе — 1911). В отличие от приключенческих повестей эти книги показывают жизнь, ограниченную одной площадкой, достаточно глухими стенами — закрытого женского учебного заведения. К. Чуковскому атмосфера этих повестей показалась «душной», а поведение девушек слишком экзальтированным. Но из каких книг читатель знал что-нибудь по-настоящему серьезное об этой наглухо закрытой жизни юных затворниц? Так полно об этой жизни Чарской сказала первая, и читателю открылось то, чего он совсем не предполагал. Грубая одежда, скудная пища, строгий распорядок дня, дортуар, в котором размещалось 40 детей, и девочка, попавшая сюда из дома, далеко не сразу могла принять обычаи и традиции, навсегда установившиеся здесь. 7 лет пребывания за высокими стенами, когда связь с внешним миром для большинства вообще была потеряна,— немалое испытание. Вот почему маленький случай превращался здесь в большое событие, а одна душа так страстно искала возможность прилепиться к другой. Чарская затронула многие из тех конфликтов, которые были характерны для т. н. гимназических повестей. Но показала их мягче, здесь эти конфликты решались с большей готовностью к прощению, к покаянию. Сегодня, перечитывая повести Чарской, мы замечаем, что она и тогда сумела угадать многое, что волнует подростков сегодня. Достаточно назвать ее повесть «Некрасивая», где героиня одна идет против всего класса, чтобы мы вспомнили, например, повесть В. Железникова «Чучело» и др. Книги Чарской населяют много характеров сильных, справедливых, отчаянных.
на колени, целуют руки, дают жаркие клятвы, горячо каются, они ни в чем не скупятся. Именно эти особенности героев Чарской вызывали наибольшее осуждение; все эти качества казались чуждыми, вредными и даже преступными для нового пролетарского читателя.
отношения к ней, но говорит о Чарской как о писательнице, имя которой «некогда знали дети всей читающей России». Он благодарит ее за незабываемые эмоциональные уроки любви к родной истории. С особым чувством пишет о Чарской Л. Пантелеев: «Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал ее книги, отголосок этого упоения до сих пор живет во мне...» Однако самая большая и самая значительная статья о Чарской обнаружилась только недавно, при разборе большого архива Ф. К. Сологуба. Эту статью он написал в 1926, незадолго до смерти. Посланная в «Звезду», она была отвергнута редактором журнала Л. Сейфуллиной и вернулась в архив писателя. С копией этой статьи была ознакомлена Чарская. Впервые за всю жизнь Чарской такой мастер внимательно проанализировал все стороны ее творчества. Полемика с теми, кто третировал Чарскую, приводит Ф. Сологуба, может быть, где-то даже и к завышенным оценкам произведений писательницы: «На всем протяжении русской детской литературы (а быть может, и всемирной) не было писателя, столь популярного среди подростков, как Л. Чарская. Популярность Крылова в России и Андерсена в Дании не достигала такой напряженности и пылкости». Автор называет творчество Чарской «одним из лучших явлений русской литературы».
«Чарская имела большую дерзость сказать, что дети не нуждаются ни в воспитании, ни в исправлении от взрослых... Еще большую дерзость — хотя, конечно, после Льва Толстого, и не новую,— учинила Чарская, показавши, как и сами взрослые воспитываются и исправляются детьми». И если дети все это восприняли по наивности своей не как дерзости, а как высокую худож. и житейскую правду, то «этих двух дерзостей педагоги и родители не могли и не могут простить Чарской». В творчестве Чарской он ощутил глубокое понимание интересов подростков, которые хотят «великих дел, подвигов, опасностей, катастроф во имя высшей справедливости» (РО ИРЛИ. Ф. 289). Глубоко тронутая статьей Ф. Сологуба, Чарская была уверена, что эта чудесная оценка вызвана частично жалостью к ней, «заживо замурованной и растерявшей за годы нужды и болезни все свои скромные ценности» (из письма Чарской к Ф. Сологубу // РО ИРЛИ. Ф. 289). Отвечая Чарской, Ф. Сологуб еще раз в письме к ней ответил, что все сказанное в статье является «вполне искренним и правдивым». Чарская умерла в нищете и голоде, хотя рядом с ней, готовые ей помочь, постоянно находились семья О. И. Капицы, семья М. М. Зощенко, Е. Данько, В. Калицкая и дети, которые приходили навестить свою писательницу, несмотря на строгий запрет. |
