«Город Эн» Л. И. Добычина: аспекты, ритм и проблематика
«Город Эн» Леонида Ивановича Добычина часто критиковали за внешнюю скудность, бессодержательность, отсутствие движения вперёд и развёртывания причинно-следственных связей – без подготовки текст воспринимается как некий поток лишённых жизненности и насыщенности событий. Произведение критиковалось настолько сильно, что критика практически переросла в травлю; а после погромного собрания 25 марта 1936 года в Ленинградском Союзе писателей (в рамках литературной дискуссии «О борьбе с формализмом и натурализмом») Добычин пропал без вести. Скорее всего, он позже покончил жизнь самоубийством, но этому нет подтверждения. «Город Эн» – своеобразный, многослойный роман, в котором меньше всего внимания следует обращать на сюжет. На мой взгляд, истинный смысл произведения откроется лишь тогда, когда читатель обратит внимание на отдельные детали и структуру текста. Без этого не сложится целостная картина.
«забытым произведениям», а для наиболее точного их понимания биографический и литературный контекст становится главной опорой. Судя по мемуарам современников (например, В. А. Каверина) Добычин «знал себе цену». Писатели Ленинграда даже побаивались его критики и сарказма. Известно, что Добычин особое внимание обращал, например, на творчество Зощенко, хотя и к нему у писателя были «придирки», но скептически относился к прозе Бабеля. Это показывает его отношение к роли формы в произведении: орнаментализм, многим свойственный в то время, не удовлетворял Добычина своей внешней эффектностью. «Зощенковский сказ» оказался для него тоже неприемлемым, т. к. отчуждал рассказчика от героя. Существует мнение, что Добычин был писателем одной темы и настойчиво искал её развития, из-за чего его литературное наследие не столь велико. Смысл творчества Добычина критики видели по-разному. Многие «обманывались» т. н. бессюжетностью и своеобразной композицией рассказов и толковали произведения в ключе «бытоописания», другие видели в них «тяжбу с эпохой».
«Город Эн» вызвал отрицательные отзывы критиков: его называли формалистическим, а ведь в печати он появился как раз накануне начала борьбы с формалистами. В романе Добычин обращается не к типичному для его рассказов конфликту двух миров, а к старому миру. Он хотел углубиться в сущность экзистенциальной проблемы, а не изобразить конфликт. Произведение автобиографично, но идея «нейтрального письма» в нём ярко выражена. У Добычина нет нравственной оценки событий: жизнь тождественна самой себе. Повествование ведется от первого лица, повествуется о небольшом городке западной части России (его прототипом был город Двинск, ныне – латвийский город Даугавпилс). Герой не противостоит обывательской среде, а является её частью. Его мировоззрение совпадает с принятыми нормами, он против нарушения этих норм.
На молебне Андрей встал со мной. Я доволен был, что не чувствую никакого интереса к нему. Приосаниваясь, я стоял независимо. - Двое и птица, - сказал он мне и показал головой на алтарь, где висело изображение "троицы". Я не ответил ему.
до ощущения ненужности самой жизни. Ненужная деталь выходит на первый план, отодвигают в сторону исторические события.
«Надо больше есть риса, – говорила теперь за обедом маман, – и тогда будешь сильным. Японцы едят один рис – и смотри, как они побеждают нас».
«Я подслушал кое-что, когда дамы, сияющие, обнявшись, удалились к маман. Оказалось, что Ольги Кусковой уже нет в живых. Она плохо понимала свое положение, и инженерша принуждена была с ней обстоятельно поговорить. А она показала себя недотрогой. Отправилась на железнодорожную насыпь, накинула полотняный мешок себе на голову и, устроившись на рельсах, дала переехать себя пассажирскому поезду».
«Взаимное непонимание» – это та связь, которая притягивает людей друг к другу в этом мире. Персонажи не понимают друг друга и имитируют понимание, используя язык своих собеседников. «Чужое слово» – истинный герой и источник драматических коллизий в прозе Добычина. Само взросление героя – усвоение «чужого слова», которое рассказчик захватывает в чистом виде, без интерпретаций. Сам автор то делает героя своим автобиографическим двойником, то отдаляется от него. Иногда рассказчик не в состоянии выразить от первого лица даже собственные житейские впечатления, использует коллективное «мы», т. е. высказывается от имени своей «маман», от имени ее круга. Эти колебания отражают динамику самой жизни. Ощущение при прочтении возникает смешанное: с одной стороны, роман кажется достаточно ироничным и позволяет понять отношение автора к описываемому миру, с другой – повествование вполне нейтрально, и мир раскрывается сам.
Добычин видит в этой жизни и некую норму, и ее отсутствие. Авторская ирония носит, однако, не социальный, а экзистенциальный характер. Добычин прибегает к условному финалу, иначе повествование, обрастая всё новыми деталями, могло быть бесконечным. Близорукость героя в финале превращается в метафору ограниченного восприятия и подчёркивает важность визуального аспекта.
Читатель как бы следит за этим взглядом, мир представлен с точки зрения героя, т. е. глазами, и только потом – словами ребенка, который ведет рассказ. Это легко проследить:
«Дождь моросил. Подолы у маман и Александры Львовны Лей были приподняты и в нескольких местах прикреплены к резинкам с пряжками, пришитым к резиновому поясу. Эти резинки назывались «паж». Блестели мокрые булыжники на мостовой и кирпичи на тротуарах. Капли падали с зонтов. На вывесках коричневые голые индейцы с перьями на голове курили.»
«Не оглядывайся». Вербальное становится разрушителем визуального. До конца первой главы вообще заметно, что автор больше внимания обращает на взгляды персонажей – их характеристику и куда они направлены – а вот реплики их скупы и чаще всего состоят из пары слов.
«Томная Л. Кусман блеклыми глазами грустно оглядела нас. – Я редко вижу вас, – сказала она нежно. – Дайте мне «Священную историю», – попросила у нее маман. Все повернулись и взглянули на меня.»
Получается, что герой больше следит за движением глаз. Беседы взрослых ему не интересны. Юный герой интересуется литературой. Мир художественной литературы играет, можно сказать, центральную роль в его жизни, он постоянно обращается к литературным образам, особенно- к литературному миру Гоголя (на что намекает даже заглавие романа, которое отражает как и место действия – провинциальный город – так и мечту, стремления героя).
Подобно «чужому слову», существует «чужое счастье» – мир культуры. Но представления героя о художественном мире тоже скорее визуальны, чем вербальны. Его привлекают картинки, ему нравится представлять себе персонажей. Здесь опять прослеживается превосходство образа над словом. Изображения стирают границы между реальным миром и идеальным миром литературы в воображении героя. В тексте есть множество упоминаний различных изображений, а внешность окружающих героя людей ассоциируется у него с некогда увиденными картинками («дама-Чичиков»). Виктор Владимирович Ерофеев определил специфичность визуального аспекта повествования «Города Эн» понятием мерцания. Это понятие, прежде всего, можно отнести к идее образов и картинок, которые то появляются, то мягко исчезают. Не менее важен в восприятии героя и акустический аспект: мир полон звуками.
Пример этого в произведении– много раз встречающееся повторение о бесшумных каучуковых шинах. Тут тоже актуально мерцание – звуковые образы появляются и исчезают, как и визуальные. Самыми «настойчивыми» звуками в романе можно назвать звон колоколов и школьный звонок. Интересно то, что реплики других персонажей словно воспринимаются героем тоже только как звуки – даже иностранная речь вступает в гармонию с родной.
«— Бом, — начали звонить в соборе. Мы перекрестились. Пфердхен подошел с свистком к окну и свистнул. Его дети побежали к дому. — Киндер, — покричали мы им вслед, — тэй тринкен, — и потом задумались, прислушиваясь к звону.»
матери (по имени-отчеству и на «ты»). У служанки Цецилии, католички, портрет Папы Римского под крышкой сундучка. Кажется, что постепенно, вместе со взрослением героя, вербальный аспект становится важнее. Особенно это заметно во второй трети романа.
трогать), чтобы верить, чтобы убедиться в существовании того, о чем ему рассказывают (например, когда на улице мальчик выкрикивает, что заключен мир, герой подходит к нему: «Я спросил его, правда ли это, и он показал мне заглавие»). Однако, визуальное и акустическое измерения остаются не менее важным. Легко убедиться в том, что именно визуальные и акустические критерии обусловливают отношение рассказчика к вербальному. Например, с того момента, когда герой видит табличку «Вдова А. Л. Вагель» на воротах дома, имя Александры Львовны окончательно превращается для героя в инициалы «А. Л.», и только так она и упоминается далее в течение романа. Таким же образом Карманова, которая в первых главах называлась «Дамой-Чичиков» из-за сходства с иллюстрацией из «Мертвых душ», становится «инженершей», когда мать героя именно так её назвала. Отношение героя к словам определяется их визуальным или акустическим аспектом – либо он смотрит на написанные слова как на картинку, либо он слушает произнесенные слова как музыку.
В конце романа Добычин вновь подчёркивает важность визуального аспекта: герой надевает очки, узнав, что у него проблемы со зрением, и понимает значение визуального в его жизни: «до этого все, что я видел, я видел неправильно.» Он готов даже переосмыслить свою любовь со стороны визуального аспекта: «Мне интересно бы было увидеть теперь Натали и узнать, какова она.» Интересен также приём введения закавыченных понятий, которые герой постепенно включает в свой лексикон (то самое «чужое слово»). Стремление вырвать слово из контекста, закавычить его и механически воспроизводить в повседневной речи свидетельствует о том, что ряд понятий и терминов лишен в глазах повествователя своего значения. После первого использования кавычки пропадают.
Ритм
Как уже было отмечено, повествование предельно безоценочно, окружающий мир фиксируется в виде разномастных деталей и событий, которые, казалось бы, лишены содержательности и не связанны друг с другом.
в романе тяготеют к двусложности, нарушающей норму прозаического текста, но естественность и лёгкость достигается ударениями. Эта мерность и естественность выдержана на протяжении всего романа – даже прямая речь не вынесена на отдельную строку, а вписана в текст, чтобы не нарушать общей картины. Конечно, реальный речевой поток не следует общей закономерности во всех случаях, он варьирует её, и, оставаясь прозой, спонтанно порождает случайные метры. Ритмическая тенденция задана самим автором (как в прозе), но сохраняется без изменений от начала до конца, вне зависимости от сюжета или прямой речи (как в поэзии). Ритм не соответствует бытовому содержанию романа, но превращает прозу жизни в поэзию.
К тому же, частые отсылки к «Мёртвым душам» Гоголя тоже имеют свой смысл, ведь Гоголь назвал своё произведение поэмой. У Добычина так же соединяются эпическая широта и лиризм как пафос. Отличие лишь в том, что лиризм проявляется не в авторском голосе, в лирических отступлениях, как у Гоголя, а в ритме, основанном на законах стихотворной речи.
«Визуальное, акустическое и вербальное в романе Л. Добычина «Город Эн»»
«Абсурд знаков: структура изображения в романе Л. Добычина «Город Эн»»
«Ритм и смысл: опыт интерпретации романа «Город Эн»»
В. Ерофеев «Поэтика Добычина, или Анализ забытого творчества»
А. Арьев «Встречи с Л.» |
