«рокового распутья русской истории», когда после отмены крепостного права в России «все переворотилось и только укладывалось» (Л. Толстой).
«хронике», несмотря на аскетическое самоограничение художника. Противоречие между громадным артистизмом таланта и сравнительно узкими рамками, в которые, по воле самого автора, он был заключен, и определило художественное своеобразие творений писателя, выделив их на фоне массовой журнальной прозы
Литературная деятельность Успенского, начавшаяся в 1862 году, мнилась прямым откликом на призывы Чернышевского и Писарева писать прежде всего о «голодных и писать правду, «правду без притри Подобная установка, сланная для всей демократической беллетристики шестидесятых годов, сказалась па самих способах освоения «материала». Желание максимально приблизиться к жизненному объекту породило стремление не «выдумывать», а писать самое жизнь, вызывало тягу к очерковости, к «естественным» формам. В творчестве Левитова, Слепцова, Златовратского, Н. Успенского и других беллетристов-разночинцев возрождается жанр «физиологического очерка», сложившийся еще в прозе 40-х годов.
художественности и документальности. Новый жанр рождался на стыке публицистичности и художественности: логическая неотразимость ангорской мысли теперь была усилена эмоциональным воздействием на читателя.
Уже в первых очерках Успенского («Старуха», 1857; «Старьевщик», 1863; «Дворник», 1865), еще прочно связанных с «физиологиями» 40-х годов (на что прямо указывают сами названия: достаточно их сравнить с очерками «Старьевщик» И. Т. Кокорева или «Петербургский дворник» В. И. Даля), возникает определенная стилистика, отмеченная яркой образностью. Эти очерки представляют собой эскизы, наброски к будущему полотну большого в них виден почерк мастера.
Очерковая природа «Нравов...» вырисовывается, таким образом, предельно ясно: художественное изображение выглядит иллюстрацией к авторскому размышлению, находясь «внутри» него. Единоначалие главных персонажей, обязательное в, чисто художественных жанрах, в «Нравах...» упраздняется, появляется коллективный герой, образ мастерового люда, а в сценках, диалогах, социально острых ситуациях автор стремится обнажить социальный механизм каждого единичного явления. Писатель идет здесь в ногу с литературой шестидесятых годов, и останься Ус; пенский только на уровне исследования и разъяснения, «нравов» городской русской провинции, он как художник не выделился бы из ряда очеркистов-современпикон (таких, как Левитов с его «Нравами московских девственных улиц» или Слепцов, автор «Писем об Осташкове»), А между тем «Нравы...» оказались несоизмеримы с названными произведениями очень талантливых писателей по масштабности художественных открытий, совершенных автором.
Принято считать, что главным объектом изображения в «Нравах...» является крайняя обездоленность обитателей Растеряевой улицы. И действительно, картина человеческой нужды дана в многочисленных и надрывающих душу подробностях. Однако, сравнивая разные варианты человеческих судеб (обнищание семейства Претерпеевых, с одной стороны, успешное осуществление «жидоморства» Прохора, с другой), автор обнаруживает в них общие закономерности, которые нельзя свести ими , ко к материальной скудности растеряевской жизни.
«Нравов...» неизбежно соприкасаются с историей, нация живет внутри и этих людей, чье бытие, по Успенскому, есть следствие тех ложных форм, в которые отлилась национальная жизнь в шестидесятые годы XIX века. Вот почему главным смысловым центром «Нравов Растеряевой улицы» является не тот или иной персонаж, а сама Растеряевка. Растеряева улица у Успенского- не пространство действия, не фон, не «декорация», а гло-
«Нравов...» снимает ненужный эпилог (со слов «желания и мечты Прохора Порфирьевича сбылись...»). |
